Романтика

офия Ротару пела когда-то давно – Романтикэ - на-на-на-на-на-   наааа-  на-на. Романтикэ…  Собственно, кроме слова  «романтика»     из этой песни ничего и не запомнилось. Романтика посетила меня,   когда мне было лет 14, максимум 15.  

Романтика пронзила меня с макушки до пяток сверху донизу, а затем, сделав вираж, зашла в фас и вонзила свой огненный меч прямо в солнечное сплетение. И с тех пор я неустанно ею делюсь.  А если быть совсем честным, пытаюсь ее навязывать, и иногда навязываю эту романтику всем, кто попадается на моём пути, буквально всем.

А кто не спрятался, я не виноват. Наверное, такая натура.

В 16 лет я хотел открыть глаза  на эту романтику девушке, в которую был влюблен. При помощи красных, а ныне даже краснокнижных тюльпанов, при помощи фиолетовых колокольчиков и ярко-синих незабудок.

на равнине видна строящаяся объездная дорога БАКАД

перевал Актаева, перевал Лунный. А где снег?

К сожалению или к счастью, этот вариант оказался крайне неудачным, невостребованным. Как оказалось, таков закон жанра. На эти грабли наступают практически всегда и практически все. Влюбленный человек всегда безоружен, влюбленный человек всегда уязвим.

Рядом с таким человеком находятся ребята, которые не влюблены. И поэтому они свободны, они раскованны. Им не надо думать о впечатлении, которое они произведут на объект их любви, и поэтому они ведут себя спокойно и естественно, как обычно. И, как следствие, выглядят более выигрышно.

Влюблённый джигит всё время боится выглядеть смешным, выглядеть слабым, нелепым и глупым. От этого именно таким он и выглядит. Ну, так зайдем с другой стороны – фотографиями, музыкой, природой. Кто мешает.

вид с перевала Актаева на озера

Кроме всего, романтика ещё не только пронзила меня, она окутала с ног до головы включительно, и намотала на меня свой плед.  Как по часовой, так и против часовой стрелки. В добавление ко всему, со временем, если говорить более пафосно, с  годами, это состояние не прошло и не улетучилось. А это как раз точно большая редкость.

Это я, с настойчивостью, достойной лучшего применения, всё время пытаюсь рассказать про горный утренний холодный и одновременно тёплый воздух. Про  
утренний неподвижный и в тоже время легко подвижный воздух предрассветного состояния.

Странного романтического возбуждения, когда солнце ещё не взошло. Небо абсолютно чистое и ясно, что скоро придётся приветствовать нашу звезду, по имени Солнце. А часов так через 14, а то и 16, сказать ему «до свидания»,
исчезающему за ломаной линией фиолетовых гор, при абсолютно таком же чистом, без единого облачка небе.

Я все время пытался поделиться ночным холодным воздухом. Ночным, полным звёзд, небом, оранжевым Арктуром, синей Вегой, непонятной Полярной звездой, вокруг которой вращается небо. Я пытался поделиться набегающим запахом потухшего костра, пытался поделиться желанием спрятаться от ночной сырости, в то время, как сам поворачивался на 360° и оглядывал очертание круговой диаграммы.

С одной стороны освещенной светом Луны, а с другой  тёмная линия на более светлом небе. В детстве рассказы Паустовского и Пришвина вызывали у меня ярость и презрение. Не знаю, как бы я сейчас я отреагировал на чтение этих писателей. Но то, что делаю сейчас, делясь своей романтикой похоже на то.

Осенний лёгкий прозрачный воздух. С жёлтыми листьями и обязательными кругами паутины с пауками, обязательным шелестом засыхающей травы. Обязательны также ощущения перемены года,  да ощущения скорой зимы.

Протоки высокогорья завоеваны водорослями, привет, Грета.

Тысячу раз просыпался я в состоянии эйфории от ясного летнего утра, от скорого неизбежного появления из-за гор солнца. Возбуждение от того, что я могу всё это чувствовать, ощущать. Оттого, что всё это даётся мне непонятно за что, и непонятно как. Находиться абсолютно в дикой безлюдной природе, и в тоже время пребывать в абсолютном цивилизованном комфорте.

Я не могу объяснить это состояние. Тысячу раз проводил я дни и ночи в абсолютном одиночестве, и каждый раз мне хотелось тянуть и тянуть это состояние. И уже собираясь возвращаться домой, ноги мои сами поворачивали на юг,  в горы. Ну вот, ещё зайти вон в то место,  к тому ущелью, к тому озеру, к тому леднику и провести там очередную волшебную ночёвку.

 А утром снова испытать это необычайное странное невообразимое, какое-то химическое состояние.

Романтика завладела мной, когда я первый раз пошёл в горы один, и первый раз
один переночевал там. Без палатки, без спального мешка, без газовой или даже бензиновой горелки.  Имея одно одеяло, коробку спичек, две банки консерв типа «Завтрак туриста» и пару булок хлеба.

Три дня и две ночи я жил как пятнадцатилетний Робинзон, заваривая чай в консервной банке на маленьком костерке. Как Робинзон, который с тоской смотрел на удаляющийся от него остров, понимая и осознавая, что именно там и именно тогда  он и был действительно и по-настоящему счастлив.  Засыпая на одной стороне одеяла и укрываясь другой.

Ночью периодически просыпаюсь, поддерживая небольшой костёр под ёлкой, смотрю на звёзды сквозь колючие ветки.  Это состояние  врезалось в память так чётко, так резко, как будто это случилось только что. Не вчера, а будто это происходит сейчас, в эту самую минуту. Прошило насквозь. В то время я шёл, с тощим рюкзаком-мешком за спиной, в голове у меня сочинялись стихи, рождались всякие мечты и грёзы.

Я шёл по траве, не глядя на облака, и ветер, как говорится, был в лицо. Это состояние я и называю романтикой. В том возрасте, находясь за многие километры от какого-либо жилья, от каких-либо людей. В горном лесу с шумом реки. Живу один день, наступает вечер, ночь, потом утро, потом ещё день. И как ни странно мне совершенно не было страшно. Совершенно не хотелось бежать домой, бежать к друзьям, родным и знакомым.

Никакой речи о так называемой гармонии с природой и согласии с ней, я и не веду. Какое согласие, когда за шиворот тебе струится холодная вода, а сквозь волосы больно жалит град. Закоченевшими руками невозможно завязать шнурок или зажечь спичку.  Когда хочется пить или есть. Именно такой уровень комфорта был тогда, в далеком 20 веке.  

Таким  этот уровень был по нескольким причинам -  от незнания и от отсутствия какого-либо опыта. И отсутствия обычных теперь предметов. Мои пятнадцатилетние восторги были совершенно не востребованы, но это меня не
разочаровало.

вид с дуги на ущелье, снега нет совсем

Я продолжал вовсю пользоваться романтикой, вовсю ее эксплуатировать. И так продолжается и по сей день. Всего одно лето, одну весну и одну осень не получилось пожить в горах. Когда против моего желания, какие-то паразиты в сапогах, схватили меня за длинные восьмидесятые патлы своими грязными лапами, и увезли меня далеко от моих любимых мест.

Во всё остальное время, будучи школьником, студентом и далее, я находил возможность и  время пользоваться, и одновременно эксплуатировать мою странную романтику.

Вот так-то, ребята. Романтика.

Отцы-воспитатели

Однажды, как-то в разговоре меня вдруг осенила мысль. А где были наши отцы, когда мы были маленькие.  Да, где они были. Это очень интересный и нетривиальный, так сказать, вопрос. Об этом мы разговаривали со своим отцом, и он тоже не мог на него ответить. Каков был наш досуг в середине семидесятых годов 20 века.

А вот каков. Игры на свежем воздухе шли сезонно, наплывами, и плавно перетекали от одной к другой. Я не помню случая, когда хотя бы один из отцов, хотя бы раз,  хотя бы мимоходом принял участие в наших играх. Нулевое участие. Круглый торричелливый ноль.

Пацановские игры все технические.  Например, пошел сезон лянги. Лянга это спортивный снаряд, который пинают ногой самым разнообразным образом – простушки, шли, пары, обы, люры, бизы, малюты, подколенники и супертрюк – подъяичники. Однажды я  их сделал подряд целых три. Лянга представляет собой кусок шерсти с прикрученной к ней свинцовой бляшкой. Лянга должна иметь хорошие аэродинамические характеристики. Свинец надо выплавить, просверлить дырки, рассчитать оптимальный вес.

Пошел сезон ружей, стреляющих алюминиевыми крючками –  пульками. Мы называли ружья  «ружбайки», колхозники, что с нас взять, село. Из доски выпиливался корпус ружья, курок на резиновой пружине прижимал пульку к доске ствола, сама пулька запускалась другой резинкой. Лучше всего «авиационной», так называемой «афицоной». Довольно сложная инженерная конструкция, я недавно похожую делал, непросто.

Пошел сезон асыков.  В три лапы,   в кругА, кецын к кону с выносом, жасын, с кинеем и без такового. В асыках,  в качестве бьющих, были так называемые «сАчки». Сачка по официальному курсу стоила 2 асыка, но хорошая, тяжелая сачка ценилась дорого, а если она еще была и «алчистой»,  то цены ей не было. Когда игроки «юркаются» , то есть бросают свои сачки на асфальт, то право  первого удара будет у того, чья сачка встала на ребро, то есть сделала алч.

Асык просверливался в 3-6 местах, снаружи залеплялся пластилином, в одно из отверстий заливался свинец. Свинец добывался из аккумуляторов, расплавлялся в столовой ложке на газовой плите.

Зимой царствовали хоккей, коньки и лыжи. В то далёкое время в магазинах не продавались клюшки, вернее они продавались, но не всегда, и не каждый из нас мог их купить, а тот, кто покупал, вскоре имел сломанную клюшку. В Кизе, у нас, только у одного была настоящая импортная клюшка, но хозяин ее берег, и не играл ей. Она, наверное, у него, до сих пор как новенькая.

Короче говоря, мы всё время чинили эти клюшки. Скажем, на 10 игроков была одна фабричная клюшка. Остальные были самодельные, либо гибридные, к оставшейся фабричной палке присобачивался самодельный крюк, как правило, доска от ящика. Выпускались заводские дюралюминиевые (?!) клюшки-убийцы, их дырявый крюк сразу ломался, и юный хоккеист размахивал рваным дюралевым огрызком налево и направо, сея ужас.

Лыжи также все ломались, так как это были беговые лыжи, а мы катались на них с горок. Мы и не знали, что существуют специальные, горные, лыжи, и тем более ботинки к ним. Мы чинили лыжи при помощи куска жести от больших томатных банок. К лыжам мы прикручивали крепления. Надо разметить, засверлить, прикрутить.

Не каждый взрослый справится с этой задачей, все это довольно тонкие технологические операции. Тем более для 10-13 летних детей. И что вы думаете? Всё это мы делали абсолютно сами, без малейшего участия взрослых. Кривым ножом, кривой тупой отвёрткой ковыряли мы асыки, закручивали шурупы,
выкрученные откуда-нибудь той же тупой кривой отвёрткой или ножом. 

И так далее и тому подобное. Всё делалось нами, без малейшего участия взрослых, ужасно, криво, косо, неправильно, опасно.  И никто ничего нам даже не показывал, не говоря об участии. Причём, родители были у всех. Отцов, из нашей компании, человек так в 20, не было только у двоих.

Отцы были разные – и большие начальники-небожители, и простые научные сотрудники, учителя, интеллигенты-алкоголики и рабочие-трезвенники. Кто-то из них выпивал, кто-то увлекался шахматами, кто-то лишь читал газеты.  Они были настолько разные, что представить их некоторых, я  рядом не могу.  Всех их, в монолитную могучую кучку объединяло одно – полное и одинаковое неучастие в делах своих детей.

Они никогда абсолютно не участвовали в самом главном своих детей – их жизни. И каждый, кто читает сейчас эти строки, согласится с этим моим утверждением. Никогда я не видел чьего-нибудь родителя, сделавшего ворота и играющего с нами в хоккей. Лихо катящегося на лыжах, натягивающего лук, ловко пасующего мяч. Пиная лянгу, приговаривая с придыханием – одна паа-ра, две паа-ры...

Вот это был бы восторг. А раз я не видел родителей своих друзей, значит и они их не видели. Да, это странно по нынешним временам, в наше время это просто немыслимо, и я при этом вспоминаю современную школу, земля и небо. Что они делали, чем занимались, не круглые же сутки они сидели на парт, проф и других собраниях.

Сложно сказать, это я говорю чисто про творческую сторону дела. Про воспитательную сторону я даже не заикаюсь. Никакого воспитания детей родителями в нашем развитом социализме не было и близко. Воспитывать то можно только участвуя, находясь рядом, как говорили тогда, плечом к плечу, бок о бок, своим примером.

Воспитание заключалась в том, что родитель выходил на середину комнаты и
спрашивал «Уроки сделал?» (или выполнил ли какое-нибудь поручение). Далее следовало либо наказание, либо ничего.  

Вот такие были дела, ребята. Конечно, не бывает правила без исключения. Я встречал в жизни людей, у которых все было по- другому, но как говорится, они  были только не из нашего района.