Синие грозы

огда то очень-очень давно я был художником. И вот, неожиданно  помню, как на большом холсте написал удивительно искреннюю  картину. Сейчас таких и красок я и не встречаю, какие были тогда.  Картина вышла на загляденье, она и сейчас висит в гостиной.  Размером она была метр на полтора, представьте, но мне она  казалась в полнеба. Она закрывала собой все – она была загадочна. Она дышала восторгом, от нее исходил диковинный прозрачный свет. Невозможно было глянуть на нее мимолетно – и не задохнуться – вот какая это была картина.

Трудно сразу даже сказать, что на ней было нарисовано. В верхней части холста, как водится, находилось небо. Это если сказать словами. Цвет этого неба был, как это поточнее – небесный. Темно-синий переходил в сочный синий, потом в сине-голубой, и на горизонте был чисто голубым. И все небо как бы светилось изнутри. Неужели это просто воздух, не верится, воздух в таком толстом слое имеет цвет. Можно долго смотреть на него, и взгляд никогда не устанет. Казалось тогда, что такого неба нет нигде, как только на этом полотне.

Бывает, к вечеру, когда на холст необычно падал свет, на синем фоне вдруг появлялись ослепительно-белые клубы облаков, самых причудливых форм и размеров. Каких только чудесных, настоящих и небывалых существ не изображали эти клубы. Что только не виделось в них – змеи, драконы, сказочные деревья и люди. А иногда эти пушистые подушки еще и окрашивались в оранжевые, розовые, малиновые краски, разрисовывались фиолетовыми прожилками. Появлялся в жарком пламени блестящий круг, скрывался наполовину за горизонт, висел и пропадал неизвестно куда, а полотно еще долго горело и мерцало всеми теплыми оттенками спектра.

Потом вдруг виделось, что на почти черно-синем фоне появляются блестящие точки, сначало несколько, потом больше и больше. Будто кто-то задался целью шилом проткнуть все полотно, а за ним был источник света. Постепенно начинал мерцать весь небосвод, потом он слегка приглушал свою яркость – это блестящий шар появлялся в каком-нибудь уголке картины. Какой фантазией обладали древние люди, когда в этой бесконечной карусели звезд находили вдруг волопаса, змееносца, а то тельца или льва. Чудно.

Каждое утро, я ждал момент, когда снова увижу на картине небо, и иногда это была серая мгла, или пепельно-серебристые тучи. От них веяло сыростью и тревогой. Неожиданно пепельно-серый фон пересекали огненно-синие стрелы, появлялись целые сетки из этих стрел. Затем они пропадали на какое-то время, в этот миг бил по полотну гулко-трескучий гром, потом опять трезубцы молний. От стены с картиной тогда тянуло озоном, студеной сыростью, потом начинал хлестать и сечь град, поливать и поливать пулеметными очередями. 

Тогда приходилось отходить в сторону, и потом с надеждой бросая взгляд на полотно, случалось видеть, как в уголке появлялся кусочек синевы, серая пыль растворялась, и начинали проглядывать склоны. А временами даже охватывала своими объятиями землю цветная светящаяся дуга.

А ниже неба сияли снежные вершины, в окружении красных камней. Казалось, добраться до этих белых красавцев было невозможно. Как нельзя попасть в сказку, будто они находились в волшебном нескончаемом сне. Белые исполины всегда оставались на месте, только чуть иногда укорачивались их ослепительные одежды. Они пытались только розоветь на короткий час, но потом снова становились независимо белыми.

Еще ниже шли крупные резкие мазки краски. Мне думалось, что лучше всего удалась именно эта часть. Под определенным углом там виделась коричневая жухлая трава и темно-вечнозеленые ели. Косые тени от них убегали вниз к серебряной реке. Явно слышался ее извечный гул. Ниже река переходила в водопад с буруном. Справа высилась крепостная стена, щетинившаяся лесными пиками. На переднем плане качались фиолетовые веретенки аконита.

А бывало, что трава на холсте вдруг становилась солнечного зеленого вида, а по ней золотыми монетами были разбросаны огоньки купальниц. Потом монеты кто-то собирал потихоньку, а сам сеял голубые незабудки, а они сменялись бордовыми примулами. Кто хотя бы раз вдохнул запах примул, тот уже не сможет отвести от картины свой взгляд. Ледяные холодные цветы носятся в воздухе, наполняют его эфиром мечты. Вечером, на закате приходилось видеть бескрайние красные луга оранжевых цветов, закрашивая почти полностью зелень травы. 

А однажды вдруг, некоторые краски стали меняться. Зеленая вдруг стала кое-где желтой, кирпичной, красной. Чудеса шли по всему полотну, картина покрывалась осенью. Синева неба теряла насыщенность и приобретала легкость, а земля начинала бушевать и зажигалась кармином. Речка становилась тонким ручейком, а камни под ней тоже получались рыжими, какие бывают только осенью.

Воздух становился невесомым, утром появлялся на траве иней, днем расходилась жара, малина свисала гроздьями. Заросли урюка и яблонь поддавали жару, каждый на свой лад. Между сухими ветками появлялись нити паутин, теплый ветерок носил легкие перышки иван-чая. А белые дали так и оставались при своих, только чуть туманились утром.

Каждый раз, бросая на эту картину свой взгляд, я удивлялся ее красоте и воздействию. Не верилось, что это все изображено на полотне, а не видится в проеме окна. Но это было так. Думаю, трудно сейчас и краски такие встретить, какие были тогда, но на этом холсте они ничуть не потускнели. И даже стали ярче. Стоило только глянуть на нее, как перехватывало дыхание. Вот какая это была картина.

                                                                                              лето, 2010 год

                кликнув по репродукциям, можно увидеть их в большом размере